Шрифт:
Закладка:
4
Проходя по улицам, останавливаясь и спрашивая, он не только узнал, где находится техникум, но и что во время войны в нем был госпиталь — вначале наш, а потом немецкий, и потому дом уцелел, и теперь в нем возобновились занятия.
Техникум стоял на центральной улице и представлял собой трехэтажное здание красного кирпича с подъездом и железными воротами. Ворота в нескольких местах были пробиты осколками, а часть окон забита фанерой. Васятка потянул тяжелую двустворчатую дверь и вошел внутрь. В коридоре было пусто, только далеко впереди виднелся какой-то свет, и Васятка пошел туда.
Здесь он встретил пожилую женщину в синем халате, надетом на что-то теплое, отчего она казалась очень толстой. На ногах у нее были опорки от старых валенок, это Васятка отметил прежде всего. В коридоре стояла керосинка и чайник, женщина вышла с чашкой в руках и в это время увидела Васятку.
— Тебе чего? — спросила она и стала наливать из чайника.
Васятка решил говорить не сразу, чтобы не получилось так, как на рынке, но он еще не придумал, с чего начать, а она уже налила чай и смотрела на него вопросительно.
— Замерз, что ли? Так иди, погрейся. У меня не ахти как тепло, но керосинку я не вношу, пахнет от нее шибко.
Васятка вошел в узкую комнату, окно в которой было наполовину заколочено. Тут стоял стол, несколько стульев, а в углу веник и ведро с тряпками.
— Тебя как звать-то?
— Васятка.
— Вася, значит. А меня тетей Полей кличут. А ведь и впрямь замерз, — сказала она, приглядевшись к Васятке. — Сейчас я тебя чайком погрею. — Она налила ему чаю в зеленую эмалированную кружку. — Сахару по нонешним временам не достанешь, так я со свеколкой, — и высыпала на стол горсть сушеной свеклы.
Васятка стал пить чай. Свекла показалась ему сладкой, как конфеты.
— Ты чей будешь-то?
— Я из деревни приехал, — начал Васятка. — У вас тут девушка учится. Я ей теплые ботинки привез.
— Сестра, что ли?
— Нет, не сестра.
— А звать-то как?
— Не знаю, — смутился Васятка. — Она такая… В брезентовых ботинках ходит, а сейчас зима. Вот я и сшил ей теплые.
Васятка схватил свою сумку и показал ботинки.
— Ай да ботинки! Ну и ну! Неужто сам сшил? — удивилась тетя Поля.
— Дюдя помогал. Вот этот рант он сделал.
— Ну и ботинки! — продолжала тетя Поля. — Прямо загляденье. За такие никаких денег не жалко. Ишь ведь благодать какая.
— Я вам тоже сошью, — горячо заговорил Васятка. — Вот увидите. Как только будут готовы, так сразу и привезу. Я бы и эти вам отдал, только не могу. Это я для нее шил.
— Добрый ты, хороший. Только ведь девушек у нас много. Почитай, одни девушки. Ребят всех на войне поубивали. Я троих проводила, а обратно так никого и не дождалась.
Она отвернула полу халата и стала сморкаться.
— У тебя отец с матерью есть?
— Не, у меня бабка.
Подперев голову, она задумалась и долго сидела молча. Васятка тем временем кончил пить чай и отставил кружку.
— Так вы узнайте, пожалуйста, тетя Поля, — попросил он. — Она в брезентовых ботинках ходит. А я завтра опять приеду.
Час спустя Васятка сидел в кузове грузовика на запасном баллоне и, нагнув голову, дышал себе за пазуху, чтобы было теплее. Смеркалось. На небе зажглись звезды, и было очень холодно. Когда отъехали километров пять, шофер остановил машину и бросил ему рваную немецкую шинель.
— Закутайся, а то замерзнешь.
В кабине сидела женщина с ребенком на руках и еще девочка, так что Васятке места не оставалось. Он придвинул баллон к задней стенке кабины, накрылся шинелью и затих.
Грузовик был старый, дребезжал и с трудом брал подъемы, а до деревни еще было далеко.
Вскоре Васятка перестал чувствовать холод, и мысли у него стали путаться. Засыпая, он думал о том, как завтра снова поедет в город, и если тетя Поля ничего не узнает, то пойдет опять на рынок и будет искать там.
Дымок
Фронтовая быль
1
В тот день «юнкерсы» особенно ожесточенно бомбили огневые позиции, склады горючего и боеприпасов, укрытые в лесу. Все вокруг горело и дымилось, а в низине, где протекала река, в огромных воронках, исходивших тротиловым дымом, скапливалась черная болотная вода. Сквозь завесу огня самолеты упорно пробивались к складам, и это навело на мысль, что кто-то указывает им цели; и когда кончился налет, все бросились искать диверсантов.
Диверсантов не обнаружили, но неподалеку от сгоревшего хутора старший сержант Артюхин увидел забившегося под обломки кролика с дымчатой шелковистой шерстью. У кролика была сломана нога и что-то повреждено внутри, потому что, когда он дышал, из ноздрей фонтанчиками брызгала кровь. Артюхин взял его с собой и стал лечить на потеху всему расчету. На батарее об этом толковали больше, чем о самом налете и диверсантах.
Поступок Артюхина удивил даже командира батареи, знавшего его лучше, чем другие. Старший сержант воевал три года, и война так ожесточила его сердце, что, кроме ненависти, в нем, казалось, уже не оставалось места ни одному доброму чувству. Внешность Артюхина как нельзя лучше подчеркивала его характер: худая, сутулая фигура и длинное скучное лицо, еще не старое, но уже сплошь покрытое морщинами. На фронте он быстро начал лысеть, и когда снимал пилотку, прежде всего бросалась в глаза резкая черта, разделяющая темный морщинистый лоб и гладкую молодую лысину, которая врезалась острым мыском, словно тихий заливчик в песчаный берег.
Однажды батарейцы привели к комбату летчика с подбитого немецкого самолета. Как потом выяснилось, это был прославленный ас, с которого даже поражения не сбили спесь и высокомерие. Увидев его, Артюхин весь задрожал, лицо его исказилось и стало страшным, а руки сами потянулись к пленному и вцепились в отвороты его элегантной куртки. Летчик стоял с сигаретой во рту и в руке держал кожаный шлем; влажные белокурые волосы падали ему на лоб, а с лица не сходила презрительная ухмылка. Артюхину с трудом разжали пальцы, а незадачливого аса без промедления отправили в штаб.
С тех пор, когда мимо проводили пленных, капитан Синилин старался держать командира первого орудия поближе к себе и чуть что командовал:
— Старший сержант Артюхин, смирн-но! Автомат за спину! — и в таком положении
